Автор У рассказов мистическое направление, и многие довольно жутковатые. Если кто-то хватается за корвалол по любому поводу, лучше не читать. Но чертовски интересно. Чесслово.
Криминальный клев
Часть первая
Щучье племя
После открытия спойлера в самом низу всей информации останется дополнительная кнопочка для его закрытия
– Долго еще идти?
– Что, запарился?
– Не запарился. Мне такая прогулочка – в удовольствие. Просто опасаюсь, что улов обратно не дотащим, – Виктор, улыбаясь, обернулся к Славе. – Говоришь, наловим окуня?
– Наловим.
Они уже минут сорок шли через лес по затвердевшей после первых морозов тропинке. Один из них нес пешню, другой – коловорот, у каждого на плече был рыболовный ящик.
– И щука в том пруду водится? – снова обернулся Виктор.
– Щука в пруду есть, могу зуб дать, – Слава ковырнул ногтем большого пальца один из передних зубов. – Вот будет ли она брать на жерлицы, не знаю. Я же тебе рассказывал, что ни разу там не ловил. Раньше местные чужих рыбаков к пруду вообще не подпускали.
– Почему?
– Прогоняли, и все. Тому, кто пытался права качать, морду били. Деревенские, сам знаешь, народ ушлый.
– А теперь что же? – Виктор непроизвольно замедлил шаг.
– Иди-иди, – подтолкнул его Слава. – Теперь в деревне Раево, считай, никого не осталось. Кто помер, кого посадили, кто переехал. Так что мы там себя королями будем чувствовать. Тем более и я, можно сказать, почти свой. Родная бабуля в этой деревне всю жизнь прожила. И дядька мой там обитает - работает электриком на ферме в соседней деревне.
– Сразу так бы и сказал, – успокоился Виктор. – А то пугаешь – “морду могут набить”.
– В любом случае, пойманную рыбу тут же убираем в ящики, чтобы не светиться. Вон, кстати, и Раево.
Выйдя из леса, рыбаки остановились на краю заснеженного поля, за которым виднелось десятка два стареньких бревенчатых домов. Переведя дух, они поспешили к конечной цели своего пути – небольшому проточному прудику, расположенному в самом центре деревни. Постоянный уровень воды в нем поддерживался благодаря сооруженной со знанием дела плотине.
Прежде чем ступить на лед, Слава пробил пешней лунку и, убедившись в достаточной его толщине, смело заскользил по темной поверхности. Чтобы лучше сориентироваться, где начать ловлю, он принялся за поиск старых лунок, но вскоре понял, что гладь льда еще никем не была тронута.
– Ты хоть можешь сказать, где здесь глубоко, а где мелко? – спросил Виктор, собирая коловорот.
– Везде пробовать надо. По всему пруду лунок наделаем и будем рыбу искать.
В течение получаса пешней и коловоротом они долбили и сверлили лунки, пока в конец не упрели.
– Хорош, – наконец объявил Слава, тяжело дыша. – Здесь, верховье, и начнем.
Они достали удочки, опустили мормышки в лунки. И только теперь обратили внимание на спокойную умиротворенную тишину вокруг.
Собственно и шуметь-то было некому и нечем. Морозец не очень-то располагал к щебетанию лесных пичуг. До ближайшего шоссе – километров пять. Железная дорога – еще дальше. Во всей деревушке дымилось всего две-три печные трубы, и хозяева этих домов ничем больше не выдавали своего существования.
– Слав, – прошептал Виктор, – мы, наверное, пока лунки ковыряли, последнюю рыбу расшугали.
– Значит, надо подождать, пока все успокоится, – так же шепотом ответил Слава.
– Подождем, – вздохнул Виктор. – А вообще-то здесь благодать. Лес рядом, воздух – свежайший, тишина, безлюдье, если еще и рыба клевать будет, то лучшего и желать нельзя. Не понимаю, почему ты с семьей сюда на лето не приезжаешь?
– Мы все больше на юга привыкли ездить, на море.
– Делать вам нечего. Какой юг может сравниться с Подмосковьем!
– Я это каждый год пытаюсь доказать своей жене. Но – бесполезняк.
– Бабы есть бабы. Ничего они не понимают в отдыхе.
– Точно. – Слава выбрал леску, проверил мотыля и перешел к другой лунке. Кивок удочки сразу дрогнул. – Оп! – подсек он, но лишь на мгновение почувствовал тяжесть. Рыба сошла.
– У меня поклевочка была, – сообщил он другу, насаживая свежего мотыля.
– Шутите! – оживился Виктор и незамедлительно переместился к соседней лунке.
– Еще поклевка, – Слава снова подсек, на этот раз удачно. И вот уже на льду запрыгал золотисто-зеленый стограммовый окунек.
– Красавец-то, какой! Завидую, – завосхищался Виктор.
– Оп! – Слава поймал еще одного окуня. И еще одного. Все стандартные – размер в размер.
Наконец и Виктор дождался поклевки. Он подсек окунька покрупнее, выводил его аккуратно, держа тонкую леску кончиками пальцев, пружинисто реагируя на каждый рывок рыбы.
– Такая ловля мне нравится, – сказал он, вытаскивая из лунки приличного “горбача”.
– Эть, щучье племя, – неожиданно услышали рыбаки за спиной. – Кто это на наш Богом забытый пруд пожаловал?
Они обернулись и увидели небольшого роста мужичка в валенках без галош, ватных штанах, телогрейке и вязаной шапке, из-под которой выбился седой чуб. Вид у мужика был насупленный, если не сказать – сердитый.
– Дядя Гриня, ты ли это? – с трудом узнал Слава своего двоюродного дядю и встал, чтобы пожать ему руку или даже обняться.
– Здорово, Славик, – суховато ответил тот на рукопожатие, после чего ни о каких обниманиях и речи быть не могло. Затем молча кивнул Виктору.
Слава припомнил, что в последний раз они виделись в позапрошлую зиму на похоронах жены Грини – Любы. За два года тот прямо-таки состарился. Усох, помрачнел, особенно поразила Славу преждевременная седина дяди.
– Я смотрю, ты в настоящего деда превратился в своей глуши. Как здоровьеце-то?
– Что мне на здоровье жаловаться? Другие пусть жалуются, – невесело как-то сказал Гриня, ущипнув себя за кончик носа. – А вы, говоришь, рыбку надумали половить?
– Ага. Я же не забыл, как ты все хвалился, что таскал здесь щук, и окуней. Вот и решил навестить родные места. И друга с собой притащил.
– Какие щуки! – замахал руками Гриня. – Окстись! Перевелись они здесь давно.
– Как же они перевелись? Замор что ли был? – Недоверчиво спросил Слава. – Темнишь ты что-то.
– Ушли все. Плотину по весне прорвало, и все щучье племя в речку ушло, – затараторил Гриня. – Окушок остался. Вот вы окушка и ловите. А еще лучше на Богачевский пруд ступайте, там рыбы много.
– Дядя Гриня, куда ж ты нас посылаешь? – укоризненно покачал головой Слава. – Сам всегда говорил, что в Богачево мелочь одна водится, что несерьезная там ловля.
– Да я...
– Никуда мы отсюда не пойдем, – перебил Слава, усаживаясь на ящик и опуская мормышку в лунку. – Если такой окунь брать будет, – показал он на пойманную рыбу, – нас это вполне устроит.
– Про что я и толкую. Окушка и ловите на мормышечку. А щучьего племени здесь нет. Нету! Перевелось все.
– Отстань ты от нас со своими щуками, – отмахнулся Слава. – Сам-то когда в последний раз рыбу ловил?
Гриня почему-то вздрогнул и, прищурившись, посмотрел на Славу.
– По весне и ловил. Ты, наверное, знаешь, что Палыч помер?
– Знаю. Убили его.
– Во-во, щучье племя, в тот день я как раз и ловил.
– За что убили-то? – спросил Виктор, до этого молчавший.
– Видать, было за что. – Гриня снова несколько раз щипнул себя за кончик носа.
– Убийцу так и не нашли?
– Разве его найдешь, если ни следов, ни улик не осталось.
– Кому Палыч мог помешать? – пожал плечами Слава. – Может, на маньяка нарвался?
– Может на маньяка, а может, и помешал кому, – сказал Гриня устало. – Ладно, пойду домой.
– Бери удочки, да подтягивайся к нам, вместе половим, – предложил Слава.
– Нет, – замотал тот головой. Ни к чему мне это занятие. – И, отвернувшись, пошел прочь.
– Странный какой-то дядя твой, – сказал Виктор, глядя ему вслед.
– Раньше он совсем другим был, – согласился Слава. – После смерти жены сдал сильно. А насчет исчезнувшей щуки мозги нам пудрил. И про плотину врал. Ее и восстановить было бы некому, если б прорвало.
– Что он, щуки для нас пожалел? Тем более, сам сказал, что рыбалка ему ни к чему.
– Да мудрит он что-то. Когда-то самым заядлым рыбаком в деревне считался. – Слава снял с крючка очередного окуня. И вскоре участившиеся поклевки заставили его на время забыть о дяде.
* * *
Вернувшись в дом, Гриня разулся, скинул шапку и со стоном повалился лицом вниз на диван.
Почему-то он был уверен, что по перволедью пруд посетит только один рыбак. Сам он всегда любил рыбачить в одиночестве и, возможно, поэтому ошибся в расчетах. На замерзший пруд приехали двое. К тому же среди них оказался Славик, его единственный племянник, которого Гриня ни за что не желал подвергать даже малейшей опасности.
Хотя он и предупредил ребят о том, что щуку ловить бессмысленно, они могли начать блеснить окуня. Не исключено, что какой-нибудь ошалевший щуренок позарится на эту приманку, и одному из двоих “повезет” его выловить. Что делать ему, Грине, в таком случае? Господи, что делать?
Он вспомнил, с чего все началось...
Однажды погожим майским утром Гриня услышал хлопок выстрела со стороны дальнего леса, где из небольшого болотца брал начало ручей, впадающий в деревенский пруд. Кто-то явно браконьерничал, охотясь или на утку, иногда там пролетающую, или на щуку, поднявшуюся вверх по ручью на нерест. Как ревностный хранитель окрестных угодий, Гриня, прихватив топор, побежал выяснять, не чужой ли кто “обнаглел в корягу” и посмел появиться здесь с ружьем, да еще и стрелять.
Тогда он не придал значения переполоху в соседнем доме. Услыхав женские вопли, подумал, что его дружок Либоха ни свет, ни заря начал обычные разборки с женой. Но Либоху он увидел при подходе к болотцу. Из-за весеннего паводка под водой оказалась большая часть луга. Здесь-то, на прогреваемом солнцем мелководье, из года в год нерестились щуки. И сейчас одну из них Либоха суетливо разделывал на пригорке. Одностволка, из которой щука была застрелена, лежала рядом.
Гриня не уважал такой способ добычи. Заколоть рыбу острогой - куда ни шло. Еще лучше поймать в “экран” – небольшую квадратную сетку с деревянной планкой сверху и металлическим прутом снизу, или же по первому льду - на блесну. Но только не убивать из ружья.
Либоха успел опорожнить щучье брюхо, наполнив желто-красной икрой большой целлофановый пакет, и теперь тужился, отрезая ей голову.
– Ты что, Либоха, все щучье племя извести хочешь? – спросил Гриня. Тот дернулся и потянулся было к ружью, но, узнав соседа, успокоился.
– А, Гриня, привет. Ты когда-нибудь видел эдаких крокодилов? – Наконец-то отрезав голову, он поднялся и пнул щуку ногой. Таких крупных экземпляров Гриня действительно и сам никогда не ловил, и не слышал, чтобы добывал кто-нибудь из местных. Даже обезглавленная, без икры и внутренностей, щука поражала своими размерами. Она и цвета была необычного - скорее золотистого, чем темно-зеленого.
– Да, здоровенную, ты маманьку загубил, – согласился он. – А икры-то сколько!
– Ага, – довольно засмеялся Либоха, смывая с рук сгустки щучьей крови. – Представляешь, каких котлетищ моя баба наготовит! Приходи вечером, мои котлеты – твоя самогоночка.
Но в тот вечер поесть щучьих котлет им не пришлось. Вернувшись в деревню, они увидали в окружении толпы бабу Маню – Либохину тещу. С кулаками и проклятиями набросилась она на ничего не понимающего Либоху, крича, что он изверг и убийца, пророча гореть ему в аду и так далее. Только когда ее оттащили от зятя, а его, растерянного и злого, увели в дом, Гриня узнал, что примерно час назад жену Либохи нашли мертвой. Она лежала посередине комнаты со страшной огнестрельной раной в спине, и выходило, что убить ее мог только муж из своего ружья.
Ошеломленный Гриня пытался рассказать, что в то время Либохи дома быть не могло, так как охотился у дальнего леса. Но его никто не слушал. Все удивлялись жестокости Либохи, делали различные предположения о том, как он будет оправдываться, и что ему теперь грозит. Вскоре Гриня и сам начал сомневаться в невиновности соседа и пришел к выводу, что, возможно, застрелив жену, тот убежал на охоту, чтобы создать себе алиби. Уже ночью, напившись-таки самогонки, он окончательно убедил себя, что все действительно так и произошло.
Либоху увезла милиция, жену его похоронили по всем правилам на деревенском кладбище, а еще через день померла баба Маня. Оступившись на крыльце дома, она упала и разбила затылок об одну из ступенек. Гриня здоровался с ней утром, когда отправлялся на рыбалку с “экранами”. В тот день он расставил эти нехитрые приспособления на поворотах ручья и до обеда поймал пару десятков окуней и одну неплохую щучку.
Со дня похорон бабы Мани не прошло и недели, как деревня узнала о гибели Сашки Будимова – молодого симпатичного парня, совсем недавно женившегося. Тело его с размозженной головой обнаружили недалеко от автобусной остановки, куда он направился утром, чтобы ехать на работу. Кто и зачем совершил это преступление, осталось тайной.
Третьи похороны в течение десяти дней сказались на настроении жителей Раево. люди ходили притихшие, словно пришибленные, стараясь не смотреть в глаза друг другу. Сам Гриня не мог отделаться от чувства причастности к случившимся трагедиям, старался уверить себя, что никак не мог повлиять на эти смерти. Но тревожное, необъяснимое чувство вины не проходило.
Сорок лет прожил Григорий Филиппов в родном Раево. Еще в детстве из-за фамилии и маленького роста прилипло к нему прозвище Пупок-Филиппок, за что он обижался до слез и втихую ненавидел взрослых, подсмеивающихся над ним, а со сверстниками дрался, хотя почти всегда бывал бит. Наверное, поэтому и не дружил он ни с кем, зато всей душой любил природу и никогда не скучал, гуляя в одиночестве по окрестным лесам, собирая грибы и ягоды, ставя капканы на кротов и петли на зайцев. Особенно нравилось ему ловить рыбу в Раевском пруду и в речке, из него вытекающей.
Деревенские уважали рыбалку, свой пруд берегли, чистили, из года в год поправляли плотину и чужакам ловить в нем не разрешали. В пруду водились карась, окунь, щука и даже карп. Если кто-то умудрялся выловить что-то солидное, вся деревня узнавала об этом, и удачливый рыболов долго ходил в героях.
Для Грини рыбалка была не просто увлечением. С удочкой в руках он чувствовал себя на равных со всеми, а когда случалось обловить маститых рыбаков – и выше, удачливее, счастливее всех. Везло ему постоянно. И летом, и зимой – никогда не возвращался он домой без улова и частенько мог похвастать такими крупными экземплярами, что остальным рыбакам оставалось лишь завидовать.
На пруду никто не вспоминал его обидное прозвище, а дедки даже, наоборот, величали Григорием. Глядя на взрослых, и сверстники стали относиться к нему иначе и по-приятельски называли Гриней, а Пупком-Филиппком – только за глаза.
Из-за любви к природе, к родному пруду не покинул Гриня Раево после окончания школы и службы в армии, как многие его товарищи. Устроился работать электриком в Богачево и из той же деревни взял себе в жены красавицу Любашу. И хоть не могла она рожать детей после неудачного аборта, сделанного еще до встречи с будущим мужем, прожили Филипповы семнадцать лет без скандалов, в согласии и мире.
И вот теперь Гриня чувствовал, что вокруг происходит что-то неладное, что спокойная жизнь его нарушена, но как с этим быть, он не знал и, как все в деревне, ходил хмурый и неразговорчивый.
Даже приехавший погостить на выходные брат жены Андрюха не смог развеять его мрачное настроение во время затянувшейся вечерней пьянки. На следующее утро родственник утащил Гриню на рыбалку. Они расставили “экраны” в ручье, и после первой же проверки в одном из них Гриня обнаружил застрявшую полуторакилограммовую щуку. Он выпутал ее из сетки и чуть было не упустил, когда скользкая рыба, вывернувшись, запрыгала к воде. Еле успел прижать ее коленом к земле и отшвырнул подальше на сухое место.
Обычно, чтобы поменьше возиться с только что выловленными щуками, Гриня оглушал их, ударяя по голове чем-нибудь тяжелым. Вот и тогда он подобрал увесистую палку и уже размахнулся, чтобы убить рыбу, как вдруг увидел, словно наяву, окровавленный затылок бабы Мани и размозженную голову Сашки Будимова. вспомнил он, что встречал покойных за несколько часов до их гибели. Что как раз в те дни он ходил рыбачить, вылавливал щук и, не раздумывая, убивал их. Точно наносил несколько ударов палкой, в кровь разбивая головы подводных хищниц и равнодушно наблюдал за последними судорогами своих жертв. Еще он вспомнил страшную рану в спине женщины и застреленную ее мужем гигантскую щуку – “маманьку”, растерянное лицо Либохи и свои сомнения в его виновности.
Гриня сопоставил смерти рыб и людей и ужаснулся мелькнувшей догадке. Три щуки были добыты им и Либохой с начала нереста, и три жителя деревни безвременно ушли из жизни. Случайно ли такое совпадение? Возможно ли, убив рыбу, умертвить и человека? Если да, то не исключено, что опусти он сейчас палку на щучью голову, и кто-то, если не он сам, скорчится от боли, а может, умрет.
Но нет же, это абсурд! Ни о чем таком он и слыхать не слыхивал. Правда, совсем недавно, глядя на огромную Либохину щуку, он думал примерно так же, что, мол, быть такого не может. Неужели с той “маманьки” и началось возмездие щучьего племени людям? Но кто поверит в такую нелепицу!
Тем не менее, Гриня щуку убивать не стал. Он завернул ее в тряпичный мешочек и, от греха подальше, убрал в рюкзак. Если бы знал он тогда, что предположения его действительно были верны...
Андрюха умер примерно через час. Он почувствовал недомогание и, ругая себя за то, что, проснувшись, не опохмелился, а Гриню – что не догадался прихватить на рыбалку бутылочку, пошел домой “подлечиться”. Люба рассказывала потом, как брат, задыхаясь, словно после быстрого бега, ввалился в дом и, усевшись за стол, потребовал срочно налить ему стакан самогонки. Она подал ему закупоренную бутылку и, обозвав алкашом, ушла во двор хлопотать по хозяйству. Вернувшись, она увидела мертвого Андрюху, лежащего под столом с прижатыми к горлу руками. Опохмелиться он так и не успел.
Потрясенный Гриня больше не сомневался в прямой связи между гибелью щуки и человека. “Это я убил Андрюху, – раз за разом повторял он про себя. – Он задохнулся, и, значит, умер той же смертью, что и щука, пойманная мной. Отпусти я проклятую рыбину, и Андрюха остался бы жив, пил бы сейчас ос мной самогоночку, рассказывал анекдоты. Получается, что и Сашка Будимов, и баба Маня не живут больше потому, что были последними, с кем я общался до того, как поймал и убил щук. Но ведь я никогда не желал смерти людям, будь оно все проклято!”
Ни за что не согласился бы Гриня вновь пережить тот траурный май - столько выстрадал он тогда из-за своего открытия. Деревенский пруд, такой любимый раньше, стал для него теперь запретным. За все лето Гриня ни разу в нем не искупался. Да и выходить на берег пруда старался как можно реже, а о том, чтобы половить рыбку, и думать не смел.
Однако все лето и осень он помнил о существовании других рыбаков, которые могли появиться здесь без его ведома. Поэтому, когда в конце ноября на только-только заледеневшей поверхности пруда Гриня увидел какого-то мужика с пешней в руках, он наспех оделся и выскочил на улицу, чтобы разобраться с непрошенным гостем.
Но какое он имел право прогонять давнишнего своего приятеля - Женьку Симагина, который успел уже надолбить лунок и расставить жерлицы и который встретил его с распростертыми объятиями, сразу предложив выпить по маленькой за успех первой рыбалки в сезоне. К тому знал Гриня, что Симагин ни за что его не послушается, какие бы доводы ни проводил он, прося уйти с пруда. Лезть же в драку с этим бугаем, обрекая себя на неизбежное избиение, не имело смысла.
Он был вынужден выпить, меньше всего желая Симагину успеха. Когда, закусив всего лишь черным хлебом и крохотным кусочком сала, они выпили еще и еще, у слегка захмелевшего Грини появилась надежда, что теперь его приятелю станет не до рыбалки. Но тот отложил недопитую бутылку и, очень быстро наловив на мормышку мелких окуньков, оснастил ими жерлицы.
Гриня запаниковал. Понимая, что в любую секунду бойкого живца может заглотить щука, которая незамедлительно будет поймана, он не смог придумать ничего лучшего, как предложить “усугубить” оставшуюся водку и, дав Симагину денег, попросить его сбегать еще за одной бутылкой. Только во время отсутствия хозяина жерлиц можно было посрывать живцов с тройников или придавить их посильнее, чтобы подохли и не привлекали щуку. Не догадывающийся о таком подвохе Симагин вряд ли стал бы проверять жерлицы до окончания рыбалки, что Грине и было нужно.
За бутылкой Симагин отправился с ленцой, как бы делая одолжение надоедливому Грине, который доказал, что мог бы и сам сбегать к самогонщику Юре, да поругался с ним накануне и не желает его больше видеть. Останься рыбак на пруду, глядишь, и сохранил бы себе жизнь.
С нетерпением дожидался Гриня, когда Симагин скроется из вида, чтобы побыстрее осуществить задуманное. Но все произошел иначе, чем он рассчитывал. Пружина одной из жерлиц вдруг резко распрямилась, и маленький треугольник флажка, сигнализирующий, что где-то подо льдом живца схватила щука, затрепетал на ветру. Гриня понял, что опоздал. Словно загипнотизированный, он вытащил из ящика приятеля багорик, подошел к “горящему” флажку, опустился на колени и, зажав ускользающую в лунку леску, размашисто подсек. Тяжесть попавшейся рыбы не вызвала радости. Леску он выбирал машинально, совсем не обращая внимания на сопротивление хищницы. Когда щучья голова застряла в лунке, Гриня всадил заточенное жало багорика ей под жабры и рывком выбросил на лед...
* * *
В жестоком убийстве Симагина обвинили самогонщика Юру. Тот отрицал все и говорил, что Симагин появился у него в доме весь в кровище и, ничего не сказав, свалился замертво. Но кроме него больше некому нанести потерпевшему “рваную рану горла неустановленным колющим предметом”.
Следующей жертвой щучьего племени стал Игорь Мартусюк и, к несчастью, не только он. Гриня недолюбливал Игоря с детства и всегда надеялся, что Бог рано или поздно его накажет за многие подлости, им совершаемые. На 23-е февраля Игорь со своим закадычным дружком Палычем без приглашения заявились к нему домой, требуя угощения в честь праздничка. Гриня не прочь был выпить, обратись к нему по-людски, но не по-хамски. Чуть ли не с кулаками он вытолкал наглых гостей на улицу. А через полчаса окно в большой комнате разлетелось вдребезги от брошенного в него увесистого ледяного комка.
Гриня знал, чья это выходка, и решил отомстить Мартусюку. Впервые задумался он о том, чтобы использовать “тайну щучьего племени”, и составил план, оказавшимся очень простым в исполнении.
На следующий день затемно Гриня пришел к дому Мартусюка. Дождался, когда Игорь выйдет во двор, и, окликнув его, попросил в долг бутылку водки. Игорь рассмеялся в ответ и послал его куда подальше, что Грине, собственно, и было нужно. Огородами, увязая по пояс в сугробах, лишь бы никого не повстречать, добрался он до пруда, где накануне просверлил несколько лунок в самых уловистых местах. С удилищем, оснащенным блесной, Гриня забегал от лунки к лунке, ненадолго задерживаясь у каждой, и, в конце концов, небольшой щуренок стал ему наградой за усердие.
Сняв добычу с крючка, он бросил ее на лед. По его расчетам сейчас, как и всегда, Игорь Мартусюк должен был ехать на своем грузовике на газовую станцию. Без излишней суеты достал Гриня тесачок, которым осенью рубил капусту, и, примерившись, с размаху отсек рыбе голову.
Но не знал он, что в это самое время жена его Люба сидит в кабине рядом с Игорем. Что, одной рукой держа руль, другой привычно поглаживает ее по коленочке, рассказывая, как ее Пупок-Филиппок рано утром прибегал к нему рано утром за водкой. Что через пару километров Игорь с Любой, как обычно, собирались ненадолго задержаться в лесу...
Если бы только мог предвидеть Гриня, что, расправляясь с Игорем, он обрекает на смерть и свою дорогую Любашеньку!
И Мартусюк, и Люба сгорели в грузовике, врезавшемся на скорости в телеграфный столб. После похорон Гриня часто представлял себе их гибель. Представлял, как Любаша с ужасом видит голову водителя, вдруг отделившуюся от тела, и как, забрызганная его кровью, в панике безуспешно пытается открыть дверь мчащейся машины. Гриня любил жену, не зная или не желая знать о ее изменах. И он не переставал винить себя за страх и мучения, что пришлось ей испытать в последние минуты жизни.
С тех пор прошло больше года, и в Раево вновь узнали о загадочной смерти одного из жителей деревни. Гриня даже не стал выяснять подробности убийства, зная почти наверняка, что кто-нибудь наткнулся в лесу или в поле, через которое обычно ходил утром на работу его бывший одноклассник Палыч, на его окровавленный труп с тремя рваными ранами в спине.
Так оно и было на самом деле.
Накануне Палыч, на беду свою, предложил Грине сходить с острогами на щуку, которая вот-вот должна была начать нереститься. Гриня не стал его отговаривать и пообещал, что в ближайшую субботу они обязательно отправляется на промысел. А сам на следующее же утро поспешил в верховья пруда. Углядев вышедшую на мель щуку, он очень долго подкрадывался к ней на верный удар и сумел пронзить ржавыми зубьями старой остроги рыбье тело.
Первое время Гриня уверял себя, что был вынужден действовать именно так, что, вонзая острогу в щуку, а значит, и в Палыча, он спасал свою жизнь. Но шли дни, и он начал задумываться, можно ли было поступить иначе. Что, к примеру, мешало ему отговорить Палыча от этой затеи или хотя бы самому отказаться “идти на щуку”?
Конечно же, он боялся. Он давно стал бояться всех людей, видя в них своих возможных убийц: ведь любой из тех, с кем он встречался, мог взять в руку удочку, поймать щуку и тогда... Каждое утро просыпался он в страхе, что кто-то, помимо него, уже узнал “тайну щучьего племени”, разобрался что к чему, и в любую минуту готов использовать ее в своих целях.
Чем больше Гриня размышлял об этом, тем сильнее мучился. Снова и снова вспоминал он, как ударяет палкой по щучьим головам, и представлял, как падают с разбитыми затылками баба Маня и Сашка Будимов, как убирает он в рюкзак щуку и как задыхается Андрюха, как держится за разорванное горло Женька Симагин, как сгорают в кабине грузовика его Любашенька и обезглавленной Игорь Мартусюк, как погибает Палыч.
Летне-осенний сезон заканчивался, но ни один рыбак так и не посетил Раево. Гриня ждал зимы, того дня, когда мороз скует льдом проклятый пруд. Он был уверен, что кто-нибудь обязательно приедет сюда порыбачить. Он решил, что подойдет и заговорит с ним после того, как тот начнет ловлю. О чем? Может быть, попросит уйти с пруда и, если рыбак не поймет его, расскажет, какими смертями умирали в Раево люди на протяжении последних двух с половиной лет, а может быть, просто поздоровается и вернется домой.
И вот этот день наступил, но на лед приехали двое...
* * *
Виктор поймал трех маленьких окуньков и нацепил их на крючки жерлиц, которые расставил в наугад выбранных лунках. На успех он особо не рассчитывал. Место было незнакомое, тем более, Славин дядя утверждал, что щука здесь вся перевелась. Но, тем не менее, оставалась надежда, что живца может схватить крупный окунь.
Славу жерлицы не интересовали. Рыба бесперебойно брала на мормышку, и это его вполне устраивало. Не отвлекавшийся, в отличие от Виктора, на поиск живца, он успел до половины наполнить окунем свой рыболовный ящик.
Сейчас клев немного поутих, и рыбаки решили перекусить. Расположившись у одного из мостков для полоскания белья, они достали бутерброды, соленые огурцы, термос с горячим бульоном и бутылку водки. Первый тост Виктор произнес за удачно складывающуюся рыбалку. Он с аппетитом выпил и протянул руку за огурчиком, когда Слава, только поднесший стакан ко рту, кивнул в сторону жерлиц и спокойно сказал: “Горит”.
– Первая щука – моя! – обернувшись, закричал Виктор и, откусив пол-огурца, устремился к самой дальней жерлице, на выстрелившей пружине которой лениво раскачивался красный флажок. Слава же, всегда предпочитавший водку посмаковать и закусывать неторопливо, и сейчас не изменил своей привычке. Он всего пару раз откусил бутерброд с сыром, когда его друг ловко выхватил из лунки килограммовую щуку. Хищница глубоко заглотила живца, и Виктору пришлось с силой рвануть леску, чтобы извлечь из зубастой пасти окровавленный тройник.
* * *
Славе стало нехорошо. Только что все было так прекрасно, но вот уже тошнота подступила к горлу, закружилась голова, а через секунду его очень болезненно вырвало кровью. Саша едва успел развернуться, чтобы не забрызгать блевотиной разложенную закуску. При этом он потерял равновесие и завалился с ящика лед, сильно ударившись левой кистью о край мостка.
Виктор загоготал на весь водоем, думая, что друг всего-навсего поскользнулся. Однако Славе было не до смеха. Кое-как поднявшись, он снова уселся на ящик, плохо соображая, что с ним такое произошло.
– Ты, небось, упал в обморок от зависти, что я такую злодеищу хапнул? – весело спросил Виктор, небрежно бросив щуку на лед. Но, заметив, как побледневший Слава скривился, словно от боли, он забеспокоился. – Да что с тобой? Водка плохо пошла, что ли?
– Ага, – прохрипел Слава, вытирая рот дрожащей рукой. – Наверное, несвежая.
– Не может быть, – не поверил Виктор. – Она же “кристалловская”. – Налив себе полстакана, он подозрительно понюхал бесцветную жидкость. – Я выпил и до сих пор нормально себя чувствую. Ты чем закусывал?
– Вон, сыром, – Слава брезгливо покосился на недоеденный бутерброд.
– Все. Эту отраву больше не едим. – Виктор взял кусок черного хлеба с тремя узкими ломтиками сала и, зажмурившись, одним махом опорожнил стакан. – Отличная водка, – сказал он, поморщившись и тряхнув головой. – Рекомендую, Славик, выпей – полегчает.
– Не, я – пас.
– Зря, так быстрей бы оклемался.
– Пойду-ка я к Грине, прилягу там, – сказал Слава, вставая.
– Тебе что, действительно так плохо?
– Да, что-то совсем невмоготу.
– Ну... смотри, – сказал Виктор, растерянно соображая, чем помочь другу. – Тогда хоть бутылку с собой прихвати. И дядьку угостишь, и сам, может, подлечишься. Только я себе плескану еще немного.
– Ладно. Убери щуку в ящик, чтобы никто ее не увидел. – Взяв бутылку, Слава вяло побрел к дому дяди.
* * *
– Наловился? – хмуро встретил племянника Гриня.
Слава, без стука вошедший в комнату, снял шапку, выставил бутылку на стол и присел рядом с дядей на диван.
– Представляешь, дядя Гринь, впервые за последние несколько лет я харч метанул.
– Проблевался, что ли?
– Ну. Все вроде нормально было. Потом выпил стакан, стал закусывать, и тут меня словно наизнанку вывернуло, даже кровь горлом пошла. Да так больно было!
– И после этого ты водку мне принес, – усмехнулся Гриня.
– Дело не в водке. У меня было такое ощущение, словно изнутри что-то выдергивают. – Слава потер ушибленную руку. – А выпить я предлагаю вместе.
– Тогда – наливай. Стаканы возьми в буфете. – Гриня вышел на террасу за закуской. – Много окуней-то наловили? – крикнул он оттуда, складывая в глубокую тарелку яйца, кусок дешевой копченой колбасы и хлеб.
– На уху хватит. – Слава выставил на стол два стакана и тоже вышел на террасу. – Душновато у тебя в комнате. Дай-ка водички попить.
Гриня зачерпнул эмалированной кружкой воды из доверху наполненного ведра, передал ее Славе и прошел мимо него к столу.
– Ты говорил, что щуки в пруду не осталось, а вот Витька не успел жерлицы расставить, сразу поймал, – с упреком сказал Слава и приложился к кружке. Он не видел, как резко остановился и обернулся к нему дядя, как затряслись у него руки, как переменился он в лице. И еще не мог он видеть, как в это самое время Виктор заносит тяжелую пешню над лежащей на льду щукой...
После того, Слава ушел с пруда, его друг не торопился убирать щуку в ящик. Приятно был поглядывать на пойманную красивую рыбу. Щука же то начинала подпрыгивать, ударяя хвостом по льду, то, извиваясь змеей, приближалась к лункам, от которых Виктор отпихивал ее ногой подальше из опасения, что она скользнет в одну из них и вернется в родную стихию. Но скоро ему надоело отвлекаться от ловли. Виктор пару раз тюкнул щуку по голове острием пешни и запихнул в ящик.
* * *
Слава оторвался от кружки с холодной колодезной водой, чтобы перевести дух, и тут Гриня увидел, как на затылке у племянника появились две глубокие раны. Слава выронил кружку, обхватил голову руками, и тоненькие струйки яркой крови окрасили его пальцы.
– За что, дядя? – прохрипел он и рухнул сначала на колени, а затем лицом в пол.
Гриня смотрел на умирающего, часто-часто щипал себя за кончик носа и даже не пытался хоть чем-то помочь ему, понимая, что Слава обречен так же, как и щука, выловленная его другом. Он знал, “за что”!
Когда Слава затих, Гриня взял со стола бутылку и из горлышка медленно, совсем не чувствуя вкуса, выпил оставшуюся водку. Без шапки, с пустой бутылкой в руках, он вышел на улицу и спустился к проклятому пруду, где Виктор с увлечением ловил окуня.
– Убил, значит, щучку-то? – спросил Гриня, подходя к рыбаку.
– Пришлось, – как бы притворно вздохнул Виктор, догадавшись, что Славик, конечно же, рассказал дядя о его успехе.
– А мог бы и не убивать.
– Да она, злодейка, так и норовила обратно в лунку ускользнуть
– Вот и отпустил бы ее подобру-поздорову.
– Как же, отпустить, – усмехнулся Виктор. – Попробуйте-ка ее сначала поймать, а потом отпускайте.
– Да... – тяжело вздохнул Гриня. Он открыл, было, рот, чтобы рассказать о случившемся, и тут увидел “загоревшийся” красный флажок.
– Гляди-ка, опять та же самая сработала? – радостно крикнул Виктор и, отбросив удочку, помчался к жерлице.
– Постой, парень, – прошептал Гриня, но рыбак не остановился бы, даже если бы услышал его.
– Вот и все, щучье племя, – только и сказал Гриня, чувствуя, что это действительно “ВСЕ”! Он покидал пруд, опустив седую голову, и перед его глазами была валявшаяся на зеленой травке голова застреленной Либохой “маманьки”.
На это раз подсеченная щука сопротивлялась долго. Она делала резкие рывки, вынуждая рыбака метр за метром сдавать леску, становилась поперек лунки и, как бы передохнув, снова неумолимо тянула на глубину. Виктор растерялся вначале, когда почувствовал на леске непривычную тяжесть, но вскоре успокоился, вспомнил вычитанные в многочисленных пособиях по рыбной ловли правила вываживания крупного хищника и в дальнейшем действовал четко, даже получая удовольствие от затянувшейся борьбы. В конце концов, он сумел завести щучью голову в лунку, ухватил ее за глаза и с натугой вытащил на лед.
Рыба казалась огромной. Виктор даже удивился, как такое бревно смогло пролезть лунку.
– Повезло, так повезло, – радовался он. – Представляю, что скажет Славик! А дядька-то его каков! Отговаривал нас на жерлицы ловить. Да я теперь каждую субботу буду сюда приезжать! А пока надо не мешкая вновь зарядить жерлицу. Вдруг еще клюнет?
Но из плотно сомкнутой пасти рыбы извлечь тройник оказалось не так-то просто. Виктор потратил на это занятие несколько минут, пока не поранил пальцы об острые зубы.
– Вот, щучье племя! – Он в сердцах поднял рыбу и шмякнул ее об лед. – Придется действовать проверенным способом. – И Виктор торопливо заскользил по льду, чтобы снова воспользоваться Славиной пешней, которой совсем недавно уже прикончил одну зубастую хищницу.
Опубликовано:
Журнал "Юность" №4-1996, "Рыболовный альманах" - 1999, журнал "Сокол" №4-2008.
– Что, запарился?
– Не запарился. Мне такая прогулочка – в удовольствие. Просто опасаюсь, что улов обратно не дотащим, – Виктор, улыбаясь, обернулся к Славе. – Говоришь, наловим окуня?
– Наловим.
Они уже минут сорок шли через лес по затвердевшей после первых морозов тропинке. Один из них нес пешню, другой – коловорот, у каждого на плече был рыболовный ящик.
– И щука в том пруду водится? – снова обернулся Виктор.
– Щука в пруду есть, могу зуб дать, – Слава ковырнул ногтем большого пальца один из передних зубов. – Вот будет ли она брать на жерлицы, не знаю. Я же тебе рассказывал, что ни разу там не ловил. Раньше местные чужих рыбаков к пруду вообще не подпускали.
– Почему?
– Прогоняли, и все. Тому, кто пытался права качать, морду били. Деревенские, сам знаешь, народ ушлый.
– А теперь что же? – Виктор непроизвольно замедлил шаг.
– Иди-иди, – подтолкнул его Слава. – Теперь в деревне Раево, считай, никого не осталось. Кто помер, кого посадили, кто переехал. Так что мы там себя королями будем чувствовать. Тем более и я, можно сказать, почти свой. Родная бабуля в этой деревне всю жизнь прожила. И дядька мой там обитает - работает электриком на ферме в соседней деревне.
– Сразу так бы и сказал, – успокоился Виктор. – А то пугаешь – “морду могут набить”.
– В любом случае, пойманную рыбу тут же убираем в ящики, чтобы не светиться. Вон, кстати, и Раево.
Выйдя из леса, рыбаки остановились на краю заснеженного поля, за которым виднелось десятка два стареньких бревенчатых домов. Переведя дух, они поспешили к конечной цели своего пути – небольшому проточному прудику, расположенному в самом центре деревни. Постоянный уровень воды в нем поддерживался благодаря сооруженной со знанием дела плотине.
Прежде чем ступить на лед, Слава пробил пешней лунку и, убедившись в достаточной его толщине, смело заскользил по темной поверхности. Чтобы лучше сориентироваться, где начать ловлю, он принялся за поиск старых лунок, но вскоре понял, что гладь льда еще никем не была тронута.
– Ты хоть можешь сказать, где здесь глубоко, а где мелко? – спросил Виктор, собирая коловорот.
– Везде пробовать надо. По всему пруду лунок наделаем и будем рыбу искать.
В течение получаса пешней и коловоротом они долбили и сверлили лунки, пока в конец не упрели.
– Хорош, – наконец объявил Слава, тяжело дыша. – Здесь, верховье, и начнем.
Они достали удочки, опустили мормышки в лунки. И только теперь обратили внимание на спокойную умиротворенную тишину вокруг.
Собственно и шуметь-то было некому и нечем. Морозец не очень-то располагал к щебетанию лесных пичуг. До ближайшего шоссе – километров пять. Железная дорога – еще дальше. Во всей деревушке дымилось всего две-три печные трубы, и хозяева этих домов ничем больше не выдавали своего существования.
– Слав, – прошептал Виктор, – мы, наверное, пока лунки ковыряли, последнюю рыбу расшугали.
– Значит, надо подождать, пока все успокоится, – так же шепотом ответил Слава.
– Подождем, – вздохнул Виктор. – А вообще-то здесь благодать. Лес рядом, воздух – свежайший, тишина, безлюдье, если еще и рыба клевать будет, то лучшего и желать нельзя. Не понимаю, почему ты с семьей сюда на лето не приезжаешь?
– Мы все больше на юга привыкли ездить, на море.
– Делать вам нечего. Какой юг может сравниться с Подмосковьем!
– Я это каждый год пытаюсь доказать своей жене. Но – бесполезняк.
– Бабы есть бабы. Ничего они не понимают в отдыхе.
– Точно. – Слава выбрал леску, проверил мотыля и перешел к другой лунке. Кивок удочки сразу дрогнул. – Оп! – подсек он, но лишь на мгновение почувствовал тяжесть. Рыба сошла.
– У меня поклевочка была, – сообщил он другу, насаживая свежего мотыля.
– Шутите! – оживился Виктор и незамедлительно переместился к соседней лунке.
– Еще поклевка, – Слава снова подсек, на этот раз удачно. И вот уже на льду запрыгал золотисто-зеленый стограммовый окунек.
– Красавец-то, какой! Завидую, – завосхищался Виктор.
– Оп! – Слава поймал еще одного окуня. И еще одного. Все стандартные – размер в размер.
Наконец и Виктор дождался поклевки. Он подсек окунька покрупнее, выводил его аккуратно, держа тонкую леску кончиками пальцев, пружинисто реагируя на каждый рывок рыбы.
– Такая ловля мне нравится, – сказал он, вытаскивая из лунки приличного “горбача”.
– Эть, щучье племя, – неожиданно услышали рыбаки за спиной. – Кто это на наш Богом забытый пруд пожаловал?
Они обернулись и увидели небольшого роста мужичка в валенках без галош, ватных штанах, телогрейке и вязаной шапке, из-под которой выбился седой чуб. Вид у мужика был насупленный, если не сказать – сердитый.
– Дядя Гриня, ты ли это? – с трудом узнал Слава своего двоюродного дядю и встал, чтобы пожать ему руку или даже обняться.
– Здорово, Славик, – суховато ответил тот на рукопожатие, после чего ни о каких обниманиях и речи быть не могло. Затем молча кивнул Виктору.
Слава припомнил, что в последний раз они виделись в позапрошлую зиму на похоронах жены Грини – Любы. За два года тот прямо-таки состарился. Усох, помрачнел, особенно поразила Славу преждевременная седина дяди.
– Я смотрю, ты в настоящего деда превратился в своей глуши. Как здоровьеце-то?
– Что мне на здоровье жаловаться? Другие пусть жалуются, – невесело как-то сказал Гриня, ущипнув себя за кончик носа. – А вы, говоришь, рыбку надумали половить?
– Ага. Я же не забыл, как ты все хвалился, что таскал здесь щук, и окуней. Вот и решил навестить родные места. И друга с собой притащил.
– Какие щуки! – замахал руками Гриня. – Окстись! Перевелись они здесь давно.
– Как же они перевелись? Замор что ли был? – Недоверчиво спросил Слава. – Темнишь ты что-то.
– Ушли все. Плотину по весне прорвало, и все щучье племя в речку ушло, – затараторил Гриня. – Окушок остался. Вот вы окушка и ловите. А еще лучше на Богачевский пруд ступайте, там рыбы много.
– Дядя Гриня, куда ж ты нас посылаешь? – укоризненно покачал головой Слава. – Сам всегда говорил, что в Богачево мелочь одна водится, что несерьезная там ловля.
– Да я...
– Никуда мы отсюда не пойдем, – перебил Слава, усаживаясь на ящик и опуская мормышку в лунку. – Если такой окунь брать будет, – показал он на пойманную рыбу, – нас это вполне устроит.
– Про что я и толкую. Окушка и ловите на мормышечку. А щучьего племени здесь нет. Нету! Перевелось все.
– Отстань ты от нас со своими щуками, – отмахнулся Слава. – Сам-то когда в последний раз рыбу ловил?
Гриня почему-то вздрогнул и, прищурившись, посмотрел на Славу.
– По весне и ловил. Ты, наверное, знаешь, что Палыч помер?
– Знаю. Убили его.
– Во-во, щучье племя, в тот день я как раз и ловил.
– За что убили-то? – спросил Виктор, до этого молчавший.
– Видать, было за что. – Гриня снова несколько раз щипнул себя за кончик носа.
– Убийцу так и не нашли?
– Разве его найдешь, если ни следов, ни улик не осталось.
– Кому Палыч мог помешать? – пожал плечами Слава. – Может, на маньяка нарвался?
– Может на маньяка, а может, и помешал кому, – сказал Гриня устало. – Ладно, пойду домой.
– Бери удочки, да подтягивайся к нам, вместе половим, – предложил Слава.
– Нет, – замотал тот головой. Ни к чему мне это занятие. – И, отвернувшись, пошел прочь.
– Странный какой-то дядя твой, – сказал Виктор, глядя ему вслед.
– Раньше он совсем другим был, – согласился Слава. – После смерти жены сдал сильно. А насчет исчезнувшей щуки мозги нам пудрил. И про плотину врал. Ее и восстановить было бы некому, если б прорвало.
– Что он, щуки для нас пожалел? Тем более, сам сказал, что рыбалка ему ни к чему.
– Да мудрит он что-то. Когда-то самым заядлым рыбаком в деревне считался. – Слава снял с крючка очередного окуня. И вскоре участившиеся поклевки заставили его на время забыть о дяде.
* * *
Вернувшись в дом, Гриня разулся, скинул шапку и со стоном повалился лицом вниз на диван.
Почему-то он был уверен, что по перволедью пруд посетит только один рыбак. Сам он всегда любил рыбачить в одиночестве и, возможно, поэтому ошибся в расчетах. На замерзший пруд приехали двое. К тому же среди них оказался Славик, его единственный племянник, которого Гриня ни за что не желал подвергать даже малейшей опасности.
Хотя он и предупредил ребят о том, что щуку ловить бессмысленно, они могли начать блеснить окуня. Не исключено, что какой-нибудь ошалевший щуренок позарится на эту приманку, и одному из двоих “повезет” его выловить. Что делать ему, Грине, в таком случае? Господи, что делать?
Он вспомнил, с чего все началось...
Однажды погожим майским утром Гриня услышал хлопок выстрела со стороны дальнего леса, где из небольшого болотца брал начало ручей, впадающий в деревенский пруд. Кто-то явно браконьерничал, охотясь или на утку, иногда там пролетающую, или на щуку, поднявшуюся вверх по ручью на нерест. Как ревностный хранитель окрестных угодий, Гриня, прихватив топор, побежал выяснять, не чужой ли кто “обнаглел в корягу” и посмел появиться здесь с ружьем, да еще и стрелять.
Тогда он не придал значения переполоху в соседнем доме. Услыхав женские вопли, подумал, что его дружок Либоха ни свет, ни заря начал обычные разборки с женой. Но Либоху он увидел при подходе к болотцу. Из-за весеннего паводка под водой оказалась большая часть луга. Здесь-то, на прогреваемом солнцем мелководье, из года в год нерестились щуки. И сейчас одну из них Либоха суетливо разделывал на пригорке. Одностволка, из которой щука была застрелена, лежала рядом.
Гриня не уважал такой способ добычи. Заколоть рыбу острогой - куда ни шло. Еще лучше поймать в “экран” – небольшую квадратную сетку с деревянной планкой сверху и металлическим прутом снизу, или же по первому льду - на блесну. Но только не убивать из ружья.
Либоха успел опорожнить щучье брюхо, наполнив желто-красной икрой большой целлофановый пакет, и теперь тужился, отрезая ей голову.
– Ты что, Либоха, все щучье племя извести хочешь? – спросил Гриня. Тот дернулся и потянулся было к ружью, но, узнав соседа, успокоился.
– А, Гриня, привет. Ты когда-нибудь видел эдаких крокодилов? – Наконец-то отрезав голову, он поднялся и пнул щуку ногой. Таких крупных экземпляров Гриня действительно и сам никогда не ловил, и не слышал, чтобы добывал кто-нибудь из местных. Даже обезглавленная, без икры и внутренностей, щука поражала своими размерами. Она и цвета была необычного - скорее золотистого, чем темно-зеленого.
– Да, здоровенную, ты маманьку загубил, – согласился он. – А икры-то сколько!
– Ага, – довольно засмеялся Либоха, смывая с рук сгустки щучьей крови. – Представляешь, каких котлетищ моя баба наготовит! Приходи вечером, мои котлеты – твоя самогоночка.
Но в тот вечер поесть щучьих котлет им не пришлось. Вернувшись в деревню, они увидали в окружении толпы бабу Маню – Либохину тещу. С кулаками и проклятиями набросилась она на ничего не понимающего Либоху, крича, что он изверг и убийца, пророча гореть ему в аду и так далее. Только когда ее оттащили от зятя, а его, растерянного и злого, увели в дом, Гриня узнал, что примерно час назад жену Либохи нашли мертвой. Она лежала посередине комнаты со страшной огнестрельной раной в спине, и выходило, что убить ее мог только муж из своего ружья.
Ошеломленный Гриня пытался рассказать, что в то время Либохи дома быть не могло, так как охотился у дальнего леса. Но его никто не слушал. Все удивлялись жестокости Либохи, делали различные предположения о том, как он будет оправдываться, и что ему теперь грозит. Вскоре Гриня и сам начал сомневаться в невиновности соседа и пришел к выводу, что, возможно, застрелив жену, тот убежал на охоту, чтобы создать себе алиби. Уже ночью, напившись-таки самогонки, он окончательно убедил себя, что все действительно так и произошло.
Либоху увезла милиция, жену его похоронили по всем правилам на деревенском кладбище, а еще через день померла баба Маня. Оступившись на крыльце дома, она упала и разбила затылок об одну из ступенек. Гриня здоровался с ней утром, когда отправлялся на рыбалку с “экранами”. В тот день он расставил эти нехитрые приспособления на поворотах ручья и до обеда поймал пару десятков окуней и одну неплохую щучку.
Со дня похорон бабы Мани не прошло и недели, как деревня узнала о гибели Сашки Будимова – молодого симпатичного парня, совсем недавно женившегося. Тело его с размозженной головой обнаружили недалеко от автобусной остановки, куда он направился утром, чтобы ехать на работу. Кто и зачем совершил это преступление, осталось тайной.
Третьи похороны в течение десяти дней сказались на настроении жителей Раево. люди ходили притихшие, словно пришибленные, стараясь не смотреть в глаза друг другу. Сам Гриня не мог отделаться от чувства причастности к случившимся трагедиям, старался уверить себя, что никак не мог повлиять на эти смерти. Но тревожное, необъяснимое чувство вины не проходило.
Сорок лет прожил Григорий Филиппов в родном Раево. Еще в детстве из-за фамилии и маленького роста прилипло к нему прозвище Пупок-Филиппок, за что он обижался до слез и втихую ненавидел взрослых, подсмеивающихся над ним, а со сверстниками дрался, хотя почти всегда бывал бит. Наверное, поэтому и не дружил он ни с кем, зато всей душой любил природу и никогда не скучал, гуляя в одиночестве по окрестным лесам, собирая грибы и ягоды, ставя капканы на кротов и петли на зайцев. Особенно нравилось ему ловить рыбу в Раевском пруду и в речке, из него вытекающей.
Деревенские уважали рыбалку, свой пруд берегли, чистили, из года в год поправляли плотину и чужакам ловить в нем не разрешали. В пруду водились карась, окунь, щука и даже карп. Если кто-то умудрялся выловить что-то солидное, вся деревня узнавала об этом, и удачливый рыболов долго ходил в героях.
Для Грини рыбалка была не просто увлечением. С удочкой в руках он чувствовал себя на равных со всеми, а когда случалось обловить маститых рыбаков – и выше, удачливее, счастливее всех. Везло ему постоянно. И летом, и зимой – никогда не возвращался он домой без улова и частенько мог похвастать такими крупными экземплярами, что остальным рыбакам оставалось лишь завидовать.
На пруду никто не вспоминал его обидное прозвище, а дедки даже, наоборот, величали Григорием. Глядя на взрослых, и сверстники стали относиться к нему иначе и по-приятельски называли Гриней, а Пупком-Филиппком – только за глаза.
Из-за любви к природе, к родному пруду не покинул Гриня Раево после окончания школы и службы в армии, как многие его товарищи. Устроился работать электриком в Богачево и из той же деревни взял себе в жены красавицу Любашу. И хоть не могла она рожать детей после неудачного аборта, сделанного еще до встречи с будущим мужем, прожили Филипповы семнадцать лет без скандалов, в согласии и мире.
И вот теперь Гриня чувствовал, что вокруг происходит что-то неладное, что спокойная жизнь его нарушена, но как с этим быть, он не знал и, как все в деревне, ходил хмурый и неразговорчивый.
Даже приехавший погостить на выходные брат жены Андрюха не смог развеять его мрачное настроение во время затянувшейся вечерней пьянки. На следующее утро родственник утащил Гриню на рыбалку. Они расставили “экраны” в ручье, и после первой же проверки в одном из них Гриня обнаружил застрявшую полуторакилограммовую щуку. Он выпутал ее из сетки и чуть было не упустил, когда скользкая рыба, вывернувшись, запрыгала к воде. Еле успел прижать ее коленом к земле и отшвырнул подальше на сухое место.
Обычно, чтобы поменьше возиться с только что выловленными щуками, Гриня оглушал их, ударяя по голове чем-нибудь тяжелым. Вот и тогда он подобрал увесистую палку и уже размахнулся, чтобы убить рыбу, как вдруг увидел, словно наяву, окровавленный затылок бабы Мани и размозженную голову Сашки Будимова. вспомнил он, что встречал покойных за несколько часов до их гибели. Что как раз в те дни он ходил рыбачить, вылавливал щук и, не раздумывая, убивал их. Точно наносил несколько ударов палкой, в кровь разбивая головы подводных хищниц и равнодушно наблюдал за последними судорогами своих жертв. Еще он вспомнил страшную рану в спине женщины и застреленную ее мужем гигантскую щуку – “маманьку”, растерянное лицо Либохи и свои сомнения в его виновности.
Гриня сопоставил смерти рыб и людей и ужаснулся мелькнувшей догадке. Три щуки были добыты им и Либохой с начала нереста, и три жителя деревни безвременно ушли из жизни. Случайно ли такое совпадение? Возможно ли, убив рыбу, умертвить и человека? Если да, то не исключено, что опусти он сейчас палку на щучью голову, и кто-то, если не он сам, скорчится от боли, а может, умрет.
Но нет же, это абсурд! Ни о чем таком он и слыхать не слыхивал. Правда, совсем недавно, глядя на огромную Либохину щуку, он думал примерно так же, что, мол, быть такого не может. Неужели с той “маманьки” и началось возмездие щучьего племени людям? Но кто поверит в такую нелепицу!
Тем не менее, Гриня щуку убивать не стал. Он завернул ее в тряпичный мешочек и, от греха подальше, убрал в рюкзак. Если бы знал он тогда, что предположения его действительно были верны...
Андрюха умер примерно через час. Он почувствовал недомогание и, ругая себя за то, что, проснувшись, не опохмелился, а Гриню – что не догадался прихватить на рыбалку бутылочку, пошел домой “подлечиться”. Люба рассказывала потом, как брат, задыхаясь, словно после быстрого бега, ввалился в дом и, усевшись за стол, потребовал срочно налить ему стакан самогонки. Она подал ему закупоренную бутылку и, обозвав алкашом, ушла во двор хлопотать по хозяйству. Вернувшись, она увидела мертвого Андрюху, лежащего под столом с прижатыми к горлу руками. Опохмелиться он так и не успел.
Потрясенный Гриня больше не сомневался в прямой связи между гибелью щуки и человека. “Это я убил Андрюху, – раз за разом повторял он про себя. – Он задохнулся, и, значит, умер той же смертью, что и щука, пойманная мной. Отпусти я проклятую рыбину, и Андрюха остался бы жив, пил бы сейчас ос мной самогоночку, рассказывал анекдоты. Получается, что и Сашка Будимов, и баба Маня не живут больше потому, что были последними, с кем я общался до того, как поймал и убил щук. Но ведь я никогда не желал смерти людям, будь оно все проклято!”
Ни за что не согласился бы Гриня вновь пережить тот траурный май - столько выстрадал он тогда из-за своего открытия. Деревенский пруд, такой любимый раньше, стал для него теперь запретным. За все лето Гриня ни разу в нем не искупался. Да и выходить на берег пруда старался как можно реже, а о том, чтобы половить рыбку, и думать не смел.
Однако все лето и осень он помнил о существовании других рыбаков, которые могли появиться здесь без его ведома. Поэтому, когда в конце ноября на только-только заледеневшей поверхности пруда Гриня увидел какого-то мужика с пешней в руках, он наспех оделся и выскочил на улицу, чтобы разобраться с непрошенным гостем.
Но какое он имел право прогонять давнишнего своего приятеля - Женьку Симагина, который успел уже надолбить лунок и расставить жерлицы и который встретил его с распростертыми объятиями, сразу предложив выпить по маленькой за успех первой рыбалки в сезоне. К тому знал Гриня, что Симагин ни за что его не послушается, какие бы доводы ни проводил он, прося уйти с пруда. Лезть же в драку с этим бугаем, обрекая себя на неизбежное избиение, не имело смысла.
Он был вынужден выпить, меньше всего желая Симагину успеха. Когда, закусив всего лишь черным хлебом и крохотным кусочком сала, они выпили еще и еще, у слегка захмелевшего Грини появилась надежда, что теперь его приятелю станет не до рыбалки. Но тот отложил недопитую бутылку и, очень быстро наловив на мормышку мелких окуньков, оснастил ими жерлицы.
Гриня запаниковал. Понимая, что в любую секунду бойкого живца может заглотить щука, которая незамедлительно будет поймана, он не смог придумать ничего лучшего, как предложить “усугубить” оставшуюся водку и, дав Симагину денег, попросить его сбегать еще за одной бутылкой. Только во время отсутствия хозяина жерлиц можно было посрывать живцов с тройников или придавить их посильнее, чтобы подохли и не привлекали щуку. Не догадывающийся о таком подвохе Симагин вряд ли стал бы проверять жерлицы до окончания рыбалки, что Грине и было нужно.
За бутылкой Симагин отправился с ленцой, как бы делая одолжение надоедливому Грине, который доказал, что мог бы и сам сбегать к самогонщику Юре, да поругался с ним накануне и не желает его больше видеть. Останься рыбак на пруду, глядишь, и сохранил бы себе жизнь.
С нетерпением дожидался Гриня, когда Симагин скроется из вида, чтобы побыстрее осуществить задуманное. Но все произошел иначе, чем он рассчитывал. Пружина одной из жерлиц вдруг резко распрямилась, и маленький треугольник флажка, сигнализирующий, что где-то подо льдом живца схватила щука, затрепетал на ветру. Гриня понял, что опоздал. Словно загипнотизированный, он вытащил из ящика приятеля багорик, подошел к “горящему” флажку, опустился на колени и, зажав ускользающую в лунку леску, размашисто подсек. Тяжесть попавшейся рыбы не вызвала радости. Леску он выбирал машинально, совсем не обращая внимания на сопротивление хищницы. Когда щучья голова застряла в лунке, Гриня всадил заточенное жало багорика ей под жабры и рывком выбросил на лед...
* * *
В жестоком убийстве Симагина обвинили самогонщика Юру. Тот отрицал все и говорил, что Симагин появился у него в доме весь в кровище и, ничего не сказав, свалился замертво. Но кроме него больше некому нанести потерпевшему “рваную рану горла неустановленным колющим предметом”.
Следующей жертвой щучьего племени стал Игорь Мартусюк и, к несчастью, не только он. Гриня недолюбливал Игоря с детства и всегда надеялся, что Бог рано или поздно его накажет за многие подлости, им совершаемые. На 23-е февраля Игорь со своим закадычным дружком Палычем без приглашения заявились к нему домой, требуя угощения в честь праздничка. Гриня не прочь был выпить, обратись к нему по-людски, но не по-хамски. Чуть ли не с кулаками он вытолкал наглых гостей на улицу. А через полчаса окно в большой комнате разлетелось вдребезги от брошенного в него увесистого ледяного комка.
Гриня знал, чья это выходка, и решил отомстить Мартусюку. Впервые задумался он о том, чтобы использовать “тайну щучьего племени”, и составил план, оказавшимся очень простым в исполнении.
На следующий день затемно Гриня пришел к дому Мартусюка. Дождался, когда Игорь выйдет во двор, и, окликнув его, попросил в долг бутылку водки. Игорь рассмеялся в ответ и послал его куда подальше, что Грине, собственно, и было нужно. Огородами, увязая по пояс в сугробах, лишь бы никого не повстречать, добрался он до пруда, где накануне просверлил несколько лунок в самых уловистых местах. С удилищем, оснащенным блесной, Гриня забегал от лунки к лунке, ненадолго задерживаясь у каждой, и, в конце концов, небольшой щуренок стал ему наградой за усердие.
Сняв добычу с крючка, он бросил ее на лед. По его расчетам сейчас, как и всегда, Игорь Мартусюк должен был ехать на своем грузовике на газовую станцию. Без излишней суеты достал Гриня тесачок, которым осенью рубил капусту, и, примерившись, с размаху отсек рыбе голову.
Но не знал он, что в это самое время жена его Люба сидит в кабине рядом с Игорем. Что, одной рукой держа руль, другой привычно поглаживает ее по коленочке, рассказывая, как ее Пупок-Филиппок рано утром прибегал к нему рано утром за водкой. Что через пару километров Игорь с Любой, как обычно, собирались ненадолго задержаться в лесу...
Если бы только мог предвидеть Гриня, что, расправляясь с Игорем, он обрекает на смерть и свою дорогую Любашеньку!
И Мартусюк, и Люба сгорели в грузовике, врезавшемся на скорости в телеграфный столб. После похорон Гриня часто представлял себе их гибель. Представлял, как Любаша с ужасом видит голову водителя, вдруг отделившуюся от тела, и как, забрызганная его кровью, в панике безуспешно пытается открыть дверь мчащейся машины. Гриня любил жену, не зная или не желая знать о ее изменах. И он не переставал винить себя за страх и мучения, что пришлось ей испытать в последние минуты жизни.
С тех пор прошло больше года, и в Раево вновь узнали о загадочной смерти одного из жителей деревни. Гриня даже не стал выяснять подробности убийства, зная почти наверняка, что кто-нибудь наткнулся в лесу или в поле, через которое обычно ходил утром на работу его бывший одноклассник Палыч, на его окровавленный труп с тремя рваными ранами в спине.
Так оно и было на самом деле.
Накануне Палыч, на беду свою, предложил Грине сходить с острогами на щуку, которая вот-вот должна была начать нереститься. Гриня не стал его отговаривать и пообещал, что в ближайшую субботу они обязательно отправляется на промысел. А сам на следующее же утро поспешил в верховья пруда. Углядев вышедшую на мель щуку, он очень долго подкрадывался к ней на верный удар и сумел пронзить ржавыми зубьями старой остроги рыбье тело.
Первое время Гриня уверял себя, что был вынужден действовать именно так, что, вонзая острогу в щуку, а значит, и в Палыча, он спасал свою жизнь. Но шли дни, и он начал задумываться, можно ли было поступить иначе. Что, к примеру, мешало ему отговорить Палыча от этой затеи или хотя бы самому отказаться “идти на щуку”?
Конечно же, он боялся. Он давно стал бояться всех людей, видя в них своих возможных убийц: ведь любой из тех, с кем он встречался, мог взять в руку удочку, поймать щуку и тогда... Каждое утро просыпался он в страхе, что кто-то, помимо него, уже узнал “тайну щучьего племени”, разобрался что к чему, и в любую минуту готов использовать ее в своих целях.
Чем больше Гриня размышлял об этом, тем сильнее мучился. Снова и снова вспоминал он, как ударяет палкой по щучьим головам, и представлял, как падают с разбитыми затылками баба Маня и Сашка Будимов, как убирает он в рюкзак щуку и как задыхается Андрюха, как держится за разорванное горло Женька Симагин, как сгорают в кабине грузовика его Любашенька и обезглавленной Игорь Мартусюк, как погибает Палыч.
Летне-осенний сезон заканчивался, но ни один рыбак так и не посетил Раево. Гриня ждал зимы, того дня, когда мороз скует льдом проклятый пруд. Он был уверен, что кто-нибудь обязательно приедет сюда порыбачить. Он решил, что подойдет и заговорит с ним после того, как тот начнет ловлю. О чем? Может быть, попросит уйти с пруда и, если рыбак не поймет его, расскажет, какими смертями умирали в Раево люди на протяжении последних двух с половиной лет, а может быть, просто поздоровается и вернется домой.
И вот этот день наступил, но на лед приехали двое...
* * *
Виктор поймал трех маленьких окуньков и нацепил их на крючки жерлиц, которые расставил в наугад выбранных лунках. На успех он особо не рассчитывал. Место было незнакомое, тем более, Славин дядя утверждал, что щука здесь вся перевелась. Но, тем не менее, оставалась надежда, что живца может схватить крупный окунь.
Славу жерлицы не интересовали. Рыба бесперебойно брала на мормышку, и это его вполне устраивало. Не отвлекавшийся, в отличие от Виктора, на поиск живца, он успел до половины наполнить окунем свой рыболовный ящик.
Сейчас клев немного поутих, и рыбаки решили перекусить. Расположившись у одного из мостков для полоскания белья, они достали бутерброды, соленые огурцы, термос с горячим бульоном и бутылку водки. Первый тост Виктор произнес за удачно складывающуюся рыбалку. Он с аппетитом выпил и протянул руку за огурчиком, когда Слава, только поднесший стакан ко рту, кивнул в сторону жерлиц и спокойно сказал: “Горит”.
– Первая щука – моя! – обернувшись, закричал Виктор и, откусив пол-огурца, устремился к самой дальней жерлице, на выстрелившей пружине которой лениво раскачивался красный флажок. Слава же, всегда предпочитавший водку посмаковать и закусывать неторопливо, и сейчас не изменил своей привычке. Он всего пару раз откусил бутерброд с сыром, когда его друг ловко выхватил из лунки килограммовую щуку. Хищница глубоко заглотила живца, и Виктору пришлось с силой рвануть леску, чтобы извлечь из зубастой пасти окровавленный тройник.
* * *
Славе стало нехорошо. Только что все было так прекрасно, но вот уже тошнота подступила к горлу, закружилась голова, а через секунду его очень болезненно вырвало кровью. Саша едва успел развернуться, чтобы не забрызгать блевотиной разложенную закуску. При этом он потерял равновесие и завалился с ящика лед, сильно ударившись левой кистью о край мостка.
Виктор загоготал на весь водоем, думая, что друг всего-навсего поскользнулся. Однако Славе было не до смеха. Кое-как поднявшись, он снова уселся на ящик, плохо соображая, что с ним такое произошло.
– Ты, небось, упал в обморок от зависти, что я такую злодеищу хапнул? – весело спросил Виктор, небрежно бросив щуку на лед. Но, заметив, как побледневший Слава скривился, словно от боли, он забеспокоился. – Да что с тобой? Водка плохо пошла, что ли?
– Ага, – прохрипел Слава, вытирая рот дрожащей рукой. – Наверное, несвежая.
– Не может быть, – не поверил Виктор. – Она же “кристалловская”. – Налив себе полстакана, он подозрительно понюхал бесцветную жидкость. – Я выпил и до сих пор нормально себя чувствую. Ты чем закусывал?
– Вон, сыром, – Слава брезгливо покосился на недоеденный бутерброд.
– Все. Эту отраву больше не едим. – Виктор взял кусок черного хлеба с тремя узкими ломтиками сала и, зажмурившись, одним махом опорожнил стакан. – Отличная водка, – сказал он, поморщившись и тряхнув головой. – Рекомендую, Славик, выпей – полегчает.
– Не, я – пас.
– Зря, так быстрей бы оклемался.
– Пойду-ка я к Грине, прилягу там, – сказал Слава, вставая.
– Тебе что, действительно так плохо?
– Да, что-то совсем невмоготу.
– Ну... смотри, – сказал Виктор, растерянно соображая, чем помочь другу. – Тогда хоть бутылку с собой прихвати. И дядьку угостишь, и сам, может, подлечишься. Только я себе плескану еще немного.
– Ладно. Убери щуку в ящик, чтобы никто ее не увидел. – Взяв бутылку, Слава вяло побрел к дому дяди.
* * *
– Наловился? – хмуро встретил племянника Гриня.
Слава, без стука вошедший в комнату, снял шапку, выставил бутылку на стол и присел рядом с дядей на диван.
– Представляешь, дядя Гринь, впервые за последние несколько лет я харч метанул.
– Проблевался, что ли?
– Ну. Все вроде нормально было. Потом выпил стакан, стал закусывать, и тут меня словно наизнанку вывернуло, даже кровь горлом пошла. Да так больно было!
– И после этого ты водку мне принес, – усмехнулся Гриня.
– Дело не в водке. У меня было такое ощущение, словно изнутри что-то выдергивают. – Слава потер ушибленную руку. – А выпить я предлагаю вместе.
– Тогда – наливай. Стаканы возьми в буфете. – Гриня вышел на террасу за закуской. – Много окуней-то наловили? – крикнул он оттуда, складывая в глубокую тарелку яйца, кусок дешевой копченой колбасы и хлеб.
– На уху хватит. – Слава выставил на стол два стакана и тоже вышел на террасу. – Душновато у тебя в комнате. Дай-ка водички попить.
Гриня зачерпнул эмалированной кружкой воды из доверху наполненного ведра, передал ее Славе и прошел мимо него к столу.
– Ты говорил, что щуки в пруду не осталось, а вот Витька не успел жерлицы расставить, сразу поймал, – с упреком сказал Слава и приложился к кружке. Он не видел, как резко остановился и обернулся к нему дядя, как затряслись у него руки, как переменился он в лице. И еще не мог он видеть, как в это самое время Виктор заносит тяжелую пешню над лежащей на льду щукой...
После того, Слава ушел с пруда, его друг не торопился убирать щуку в ящик. Приятно был поглядывать на пойманную красивую рыбу. Щука же то начинала подпрыгивать, ударяя хвостом по льду, то, извиваясь змеей, приближалась к лункам, от которых Виктор отпихивал ее ногой подальше из опасения, что она скользнет в одну из них и вернется в родную стихию. Но скоро ему надоело отвлекаться от ловли. Виктор пару раз тюкнул щуку по голове острием пешни и запихнул в ящик.
* * *
Слава оторвался от кружки с холодной колодезной водой, чтобы перевести дух, и тут Гриня увидел, как на затылке у племянника появились две глубокие раны. Слава выронил кружку, обхватил голову руками, и тоненькие струйки яркой крови окрасили его пальцы.
– За что, дядя? – прохрипел он и рухнул сначала на колени, а затем лицом в пол.
Гриня смотрел на умирающего, часто-часто щипал себя за кончик носа и даже не пытался хоть чем-то помочь ему, понимая, что Слава обречен так же, как и щука, выловленная его другом. Он знал, “за что”!
Когда Слава затих, Гриня взял со стола бутылку и из горлышка медленно, совсем не чувствуя вкуса, выпил оставшуюся водку. Без шапки, с пустой бутылкой в руках, он вышел на улицу и спустился к проклятому пруду, где Виктор с увлечением ловил окуня.
– Убил, значит, щучку-то? – спросил Гриня, подходя к рыбаку.
– Пришлось, – как бы притворно вздохнул Виктор, догадавшись, что Славик, конечно же, рассказал дядя о его успехе.
– А мог бы и не убивать.
– Да она, злодейка, так и норовила обратно в лунку ускользнуть
– Вот и отпустил бы ее подобру-поздорову.
– Как же, отпустить, – усмехнулся Виктор. – Попробуйте-ка ее сначала поймать, а потом отпускайте.
– Да... – тяжело вздохнул Гриня. Он открыл, было, рот, чтобы рассказать о случившемся, и тут увидел “загоревшийся” красный флажок.
– Гляди-ка, опять та же самая сработала? – радостно крикнул Виктор и, отбросив удочку, помчался к жерлице.
– Постой, парень, – прошептал Гриня, но рыбак не остановился бы, даже если бы услышал его.
– Вот и все, щучье племя, – только и сказал Гриня, чувствуя, что это действительно “ВСЕ”! Он покидал пруд, опустив седую голову, и перед его глазами была валявшаяся на зеленой травке голова застреленной Либохой “маманьки”.
На это раз подсеченная щука сопротивлялась долго. Она делала резкие рывки, вынуждая рыбака метр за метром сдавать леску, становилась поперек лунки и, как бы передохнув, снова неумолимо тянула на глубину. Виктор растерялся вначале, когда почувствовал на леске непривычную тяжесть, но вскоре успокоился, вспомнил вычитанные в многочисленных пособиях по рыбной ловли правила вываживания крупного хищника и в дальнейшем действовал четко, даже получая удовольствие от затянувшейся борьбы. В конце концов, он сумел завести щучью голову в лунку, ухватил ее за глаза и с натугой вытащил на лед.
Рыба казалась огромной. Виктор даже удивился, как такое бревно смогло пролезть лунку.
– Повезло, так повезло, – радовался он. – Представляю, что скажет Славик! А дядька-то его каков! Отговаривал нас на жерлицы ловить. Да я теперь каждую субботу буду сюда приезжать! А пока надо не мешкая вновь зарядить жерлицу. Вдруг еще клюнет?
Но из плотно сомкнутой пасти рыбы извлечь тройник оказалось не так-то просто. Виктор потратил на это занятие несколько минут, пока не поранил пальцы об острые зубы.
– Вот, щучье племя! – Он в сердцах поднял рыбу и шмякнул ее об лед. – Придется действовать проверенным способом. – И Виктор торопливо заскользил по льду, чтобы снова воспользоваться Славиной пешней, которой совсем недавно уже прикончил одну зубастую хищницу.
Опубликовано:
Журнал "Юность" №4-1996, "Рыболовный альманах" - 1999, журнал "Сокол" №4-2008.
Дополнительная кнопочка для закрытия спойлера снизу после просмотра всей закрытой спойлером информации
Этак еще пару-тройку рассказов, и я один тут рыболов останусь. Ну и ладно, тем более Gala интерес к рыбалке проявляет, глядишь втянется 
